Совершенно загадочная для меня душа. С того первого мига, как увидел его работы в ноздри ударил запах смерти. Шагал это такой вариант-лайт Андерсена, но если последний это уже разбитая, искорёженная личность, большая часть которой таки погибла, а уцелевшая сошла с ума от увиденного ужаса, то Шагалу повезло больше: смерть выплюнула его не прожевав, словно им стошнило в жизнь. Интересно, сколько минут он был мертвым, когда родился? Вряд ли повивальные бабки уездного городка знали в совершенстве технику реанимации, и я сильно подозреваю, что им понадобилось куда как больше, чем те три минуты, после которых вернуться за порог уже невозможно. Но у Шагала это получилось, и вот он остался здесь. Удивленный. Если бы меня попросили обозначить и описать его одной фразой, я бы применил эту. У Шагала удивление перед жизнью настолько сильное, что он попросту за этим слабо на что ещё обращает внимание.
И вот если бы не случайность, которая привела его однажды в студию художника - я вот абсолютно убежден, что как писатель или поэт он реализовался бы ничуть не менее ярко
На небе беснуются краски. Но к вечеру все затихает. Снова оживают иконы, светятся лампады. Засыпают, улегшись в стойлах на навоз и тяжело сопя, коровы. Угомонились и сидят, хитро помаргивая, на насестах куры. Торговцы под лампой за столом считают барыши. Их дочки, уморившись, отдыхают. Дебелые, грудастые. Нажмешь -- так и брызнут
сладкие белые струйки. Светлая, колдовская луна кружит над крышами.
Один я мечтаю на площади.
Краски продавались в лавке неподалеку. У меня была коробка, в которой тюбики
болтались, как детские трупики.
Дорогие мои, родные мои звезды, они провожали меня в школу и ждали на улице, пока я пойду обратно. Простите меня, мои бедные. Я оставил вас одних на такой
страшной вышине!
Особое удивление: а как он выжил, уже как личность "беременная" в себе художником, в той среде?
Мои этюды: домики, фонари, водовозы, цепочки путников на холмах -- висели над маминой кроватью, но куда вдруг все они подевались? Скорее всего, их приспособили под половые коврики -- холсты такие плотные. Милое дело! Вытирайте ноги -- полы только что вымыты. Мои сестрицы полагали, что картины для того и существуют, особенно если они из такой удобной материи. Я чуть не задыхался. В слезах собирал работы и снова развешивал на двери, но кончилось тем, что их унесли на чердак и там они заглохли под слоем пыли
Захватив двадцать семь рублей -- единственные за всю жизнь деньги, которые отец дал мне на художественное образование, я, румяный и кудрявый юнец, отправляюсь в Петербург вместе с приятелем. Решено! Слезы и гордость душили меня, когда я подбирал с пола деньги -- отец швырнул их под стол. (Обижаться нечего -- такая уж у него манера.) Ползал и подбирал
Итак, моя судьба в руках г-на Пэна. По крайней мере, так сочла мама, глава семейства. Отец дал мне пять рублей, плату за месяц, но бросил их во двор, так
что мне пришлось бежать подбирать
Тема с отцом Шагала это отдельный интересный для меня пласт, перекликающийся с воспоминаниями об одном моем хорошем знакомом. Ещё ребенком он ходил в изостудию, и к 6 годам вполне самостоятельно уже управлялся с тяжелым мольбертом. Но однажды мама отвела его в ГМИИ Пушкина, где его поразила величественная (для роста шестилетнего-то ребенка!) копия Давида. И вернувшись домой он попытался сделать копию этого удивления (как он рассказывал, а рисунок получился даже вполне себе) Но тут вошли родители и его отец, увидев на рисунке какого-то голого мужика рассвирепел, порвал ватман и ударом ноги разбил картонную коробку карандашей, те разлетелись по комнате. Больше этот ребенок никогда в жизни уже не брал в руки краски, и мне интересно, а вот чтобы из него получилось, если бы не тот случай? Пустое любопытство. Впрочем, людям свойственно испытывать интерес к тому, что осталось за гранью сбывшегося. Наверное, и интерес к работам Шагала тоже, отсюда